все. Знали, но не желали знать. Ведь родня, соратники, своя кровь. Ошибка стоила очень дорого. Но эту ошибку можно было не совершить.
Но что если не только обмануть? Что если видеть нечего? И человек достоин доверия. А потом в один прекрасный вечер кто-то другой повернет ключик… и добрый малый, верный родич, прекрасный друг утром будет смотреть на бурые полосы под ногтями, не понимая, как и почему он это сделал.
Верный родич. Старшие. Матери, тетки… сестра. Кто-то из тех, к кому поворачиваешься спиной. Кто угодно.
Или ты сам. Очнешься с родной кровью на руках, и не поймешь, почему и как; а может, даже не успеешь очнуться, так до конца дней своих и будешь пребывать под властью чужой злой воли. Злой — непременно; Тот, Кто неизменно добр к людям, предоставил им полную свободу.
Джанпаоло знал, что он не первый, кто задается таким вопросом. Колесо жизни вращается тысячелетиями, события повторяются из века в век. А события оставляют свои следы. Рассказы, поверья, легенды, законы и трактаты.
Конечно, там много мусора и ошибок. Конечно, нельзя действовать по книгам, даже по самым надежным книгам. Недаром врачи, юристы, строители учатся столько лет и в разных местах. Недаром ремесленники столько лет проводят подмастерьями. А уж воевать по манускриптам — верный способ погибнуть. Но прежде чем говорить со знающими людьми, нужно понять, о чем с ними говорить. А книги, в отличие от людей, ошибаются — но не лгут.
Этому тексту больше века, но сохранился он хорошо, фон не потрескался, очертания букв все еще четки. И содержание — лучше не надо.
«Верил ли ты или верила ли ты, что птицы малые, быстро летающие, воробьи, а особо кукушки, Cuculus, имеют силу проникать туда, где обитают умершие, и что если позвать птицу, обещать ей корма на зимнее время, назвать ей имя умершего знакомого, друга или родича, и попросить передать ему поклон привести его, то птица та полетит, передаст и с собой приведет известного человека, не взяв за услугу большего, чем было обещано? Если верил или верила — три раза по сорок дней следует тебе поститься на хлебе и воде».
В собрании книг Его Светлости герцога Беневентского… в собрании книг, которое Его Светлость герцог Беневентский вывез из Урбино, попутно присовокупив к длинному пестрому хвосту своих титулов «повелитель Урбино», есть целый сундук книг, печатных и рукописных, пергаментных и шелковых свитков, даже глиняных табличек, посвященных общению с потусторонним миром, вызову духов, власти над покойниками. Сложили все эти сокровища в сухой просмоленный сундук не при бывшем владетеле Урбино, и даже не при его отце — раньше. Латунные замки почти что срослись своими деталями. Кто-то когда-то интересовался подобным, или просто был достаточно педантичен, чтобы разделить труды не по городам, не по авторам, а по темам.
Библиотеку свою Гвидобальдо да Монтефельтро очень хотел получить обратно. Он ее унаследовал от предков, расширил, привел в порядок и вообще проводил в ней все свободное время, а свободного от государственных хлопот времени у правителя Урбино было предостаточно, поскольку налажено управление было разумно и полезно. К несчастью, и победителю она тоже очень понравилась — а, значит, шансы Гвидобальдо вернуть имущество были ничтожны, невзирая на заступничество Изабеллы д'Эсте и прочей новой родни Его Светлости. Победитель выражал свое восхищение добычей, сочувствовал утрате — и не собирался выпускать из когтей ни единого свитка.
«Герцог взял штурмом библиотеку и в качестве трофея захватил Урбино» — пошутил младший Орсини, Марио, за что удостоился похвалы и награды. Остроумное замечание пришлось Корво по душе.
Джанпаоло также сочувствовал утрате — еще бы, такого лишиться, — но никоим образом не настаивал на возвращении: Корво разрешил своим друзьям и соратникам пользоваться легендарным собранием.
Удачно. Удобно. Разрешил — так отчего же не ходить, где вздумается, и не брать, что захочется. Например, старые покаянные книги. Подробные, четкие, красочные инструкции для исповедников тогда еще молоденького как зеленая травка доминиканского ордена. Читаем, смотрим, сравниваем. За еду, оставленную на внешней стороне окна или за порогом — пустяки, десяток «Радуйся, Мария». Никакого беспокойства. Отчитаешь положенное и снова ставишь за окно блюдечко с простоквашей. Вынутый след — это серьезно. Это зло пытались чародейством навести — месяц на хлебе и воде за этакую глупость, чтобы запомнили суеверные головы: нельзя дурацким детским заклинанием на часть или на подобие принести вред тому, за кого Господь свою кровь и плоть в жертву отдал. Месяц. А за безобидное поверье про птичек, значит, четыре?
«Верил ли ты или верила ли ты, что можно в Духов день или в девятый или в сороковой день после наступления смерти можно, открыв в доме дверь и поставив угощение, особо же зерна, размоченные или разваренные в молоке или вине, особо же яблоки, позвать умершего по имени и зазвать его просьбами и заклинаниями, чтобы увидеть таким, каким был при жизни, самому же или самой же в три дня перед этим не принимать пищи, а в тот день и воды…»
Как интересно. Вот это все — полгода на хлебе и воде. А то же самое почти, но с «провожать песнопениями с кладбища в дом и обратно на кладбище» и без поста — всего, опять же, неделя.
Изучая пенитенциарии, Джанпаоло пришел к выводу, что за самый действенный метод будут наказывать тяжелее всего. Хотя сам бы он поступил иначе. Тяжелое наказание словно рубец, не захочешь — а запомнишь рану. Лучше бы настоящие способы смешать с суевериями, назначить за них те же сроки поста, что и за глупые выдумки, и тогда уже через пару поколений никто не отличит ложь от правды. Доминиканцы так не поступили, кто уж знает, почему — и теперь можно выбирать из того, что они считают самым тяжким преступлением.
И по всему выходило, что надежней всего звать покойника на его могиле. Наяву или во сне. Родню — особенно. Тут сходились все, и доминиканцы, вписавшие за такое «суеверие» епитимью как за убийство, и античные авторы, для которых некромантия не была еще «черным» волшебством. Даже парочка судебных дел нашлась, когда особенно храбрые или отчаянные люди решались очистить свое имя или раз и навсегда закрыть имущественный спор, проведя ночь в гробнице.
До могилы кузена Грифоне далековато; до Камерино ближе, кампания должна была вот-вот начаться, но спросить со старика Варано и тех, кто укрылся у него в замке — это лишь половина